ЗАПАДНЯ ЛИКВИДАЦИОНИЗМА
Хотя опасения относительно государства и его долгов были присущи либерализму с самого его зарождения, неприятие государственного долга стало излюбленным политическим пунктиком только после того, как появились достаточно крупные государства, чтобы можно было урезать их расходы и сокращать степень их участия в экономике. В 1920-х и 1930-х годах, особенно в Австрии и США, все большее число экономистов стало искать ответ на вопрос о том, почему реальные экономики, несмотря на предположение об их способности к самоуравновешиванию, двигались по орбите «подъем-кризис-спад», причем делали это весьма наглядно. Представители этой школы видели ответ в том, что банки давали взаймы слишком много денег, а это приводило к нерациональному размещению капитала и к сомнительным инвестициям. В итоге направляемые на финансирование этих инвестиций дешевые деньги неизбежно заканчивались, процентные ставки росли, и запускался механизм банкротства. Вывод, к которому пришел министр финансов при президенте Герберте Гувере (Herbert Hoover) Эндрю Меллон (Andrew Mellon), заключался в том, что подобные меры «очистят нашу систему от гнили... Люди... будут все больше жить по правилам морали... а предприниматели будут помогать оправиться от краха экономически менее грамотным людям».
Если обобщить позиции австрийских экономистов, то они говорили о том, что от чрезмерного финансирования долга могут спасти лишь упорядоченные меры экономии. От государства требовалось не вмешиваться и дать процессу осуществляться самому.
Эта игра носила название «ликвидационизма». Она заключалась в том, что для решения экономических проблем обанкротившиеся предприятия ликвидировались. Именно такую игру попробовал вести Вашингтон в эпоху Великой депрессии. В итоге, как и в современной еврозоне, это ничего не дало. В Великобритании подобный метод получил название «подход казначейства».
Он подразумевал, что расходы государства, направленные на остановку падения экономики, лишь увеличат долг и вытеснят частных инвесторов. Этот подход также был претворен в жизнь, и он также оказался несостоятельным, что привело к еще более существенному спаду в британской экономике.
В 1930-х годах серия неудачных попыток спасти обрушающиеся экономки за счет мер экономии, а также появление «Общей теории занятости, процента и денег» Джона Кейнса окончательно убили веру в состоятельность идеи затягивания поясов. Решающее значение сыграли все те же три фактора, о которых говорилось выше - дистрибутивный, композиционный фактор и логика. В совокупности с практическими результатами политических экспериментов 1930-х и 1940-х годов все эти доводы изменили отношение к мерам экономии, и они потерпели неудачу. Это было связано в том числе и со Второй Мировой войной, которая доказала необходимость и эффективность обширного государственного вмешательства в экономику. Почему же меры экономии вновь так активно набирают силу спустя 60 лет? Для ответа на этот вопрос нам необходимо снова вернуться в США, где постулируемое австрийской моделью циклическое развитие «подъем-спад» нашло неожиданный отклик в ходе финансового кризиса 2008 года. После этого мы отправимся в послевоенную Германию, где благодаря мерам экономии удалось пережить долгую кейнсианскую зиму и произвести на свет меры реагирования на кризис, которые используются в еврозоне в настоящее время.
КАК ЭТО ДЕЛАЛИ НЕМЦЫ
Одна из странностей аспирантских программ по экономике после 1970-х годов, когда стагфляция содрала, наконец, внешний глянец с кейнсианства, состояла в том, что аспирант мог заниматься и писать диссертацию в лучших вузах США и при этом никак не изучать такие темы как деньги, банковское дело и кредиты. Все дело в том, что в неоклассической концепции, которая появилась после расцвета кейнсианства, деньги по их долгосрочным последствиям считали инструментом нейтральным (у них не менялись ни предпочтения, ни возможности), а ожидания их проповедников – дальновидными и рациональными.
В таком счастливом мире, где сохранение равновесия обеспечивалось автоматически, кредит это просто отсроченный доход одного человека, передаваемый другому человеку, а банки это просто каналы для прохождения инвестиций. Финансовый кризис, обнаживший реальный мир с его чрезмерным кредитованием за счет привлеченных средств, чрезмерными заимствованиями и сознательной слепотой перед риском у тех, кто по идее должен быть разумен и рационален, стал настоящим потрясением для такого мировоззрения. Но он не был потрясением для тех, кто еще читал этих аскетичных австрийцев.
Кризис разразился точно в соответствии с моделью спада Мизеса и Хайека: банки ссужали слишком много денег, государства оказывали им в этом содействие, потребители брали слишком много кредитов, и капитал оказался распределенным неправильно и нерационально, что в период с 2000 по 2007 годы надувало колоссальный пузырь ипотечного кредитования.
Но в этой модели было четкое предписание: не спасать банки. Но поскольку это уже было сделано, и частный долг банковской системы перешел на государственный баланс, единственное, что оставалось (как и говорили австрийцы в 1920-е и 1930-е годы) – это урезать бюджет, сокращать долг, ускорять банкротство тонущих компаний и людей, и «пусть люди предприимчивые берут на себя бремя людей менее компетентных».
Ликвидационизм вернулся, но лишь из-за того, что экономисты и политические руководители за тридцать лет неолиберального междуцарствия забыли прежние аргументы против него. В мире эффективных рынков и рациональных потребителей тот тип кризиса, с которым сталкивается сегодня государство, казался теоретически невозможным. Так что когда он нанес свой удар, единственным действующим подходом, в котором банки, спады и подъемы воспринимались серьезно, оказался австрийский подход – за что отчасти мы можем благодарить немцев.
Поскольку Германия в 1920-е и 1930-е годы пережила волны инфляции и дефляции, в послевоенный период девизом немецкой экономики стала финансовая стабильность. Но что особо выделяло германское экономическое мышление, это его отказ от кейнсианства.
Объясняется это тем, что теория никогда не имела особого смысла и значения для творцов немецкой политики, учитывая то, как на самом деле функционирует экономика Германии.
Экономический рост в этой стране всегда обеспечивался экспортом. Поэтому после Второй мировой войны главным приоритетом Германии стало вложение средств в восстановление основных производственных фондов (это одновременно означало сдерживание внутреннего потребления) и возвращение на экспортные рынки (а это требовало ограничения издержек и, следовательно, зарплат).
А поскольку внешний спрос был важнее внутреннего, рост определялся конкурентоспособностью и устойчивостью валютного курса, а не внутренним потреблением. Все, что делали государственные программы стимулирования в такой системе, это увеличение стоимости производства и уменьшение экспортного спроса.
Это великолепная экономическая модель для предложения, экспортно-ориентированной экономики с прочным авторитетом валюты и сверхконкурентоспособных продуктов. Но проблема в том, что все страны такими быть не могут. Не каждая европейская страна может быть Германией и иметь профицит, у кого-то должен быть дефицит. Кто-то должен откладывать, а кто-то должен тратить. К сожалению, Германии удалось спроектировать ключевые институты Евросоюза и еврозоны по собственному образцу, и в итоге возникла сильная система обеспечения конкурентоспособности и исключительно независимый и страшащийся инфляции центробанк. Так что в момент греческого кризиса возражения Германии против кейнсианства превратились в господствующую политическую позицию для всей региональной экономики. И результат оказался катастрофическим.
Германия могла себе позволить пробивать дорогу к росту, поскольку источники ее роста лежат за пределами немецких границ, ибо она является экспортным лидером. Но вся Европа в такие игры играть не может, особенно на фоне азиатских стран, где также положительное сальдо. Обозреватель Financial Times Мартин Вульф (Martin Wolf) в этой связи сказал: «Что, у всех должно быть активное сальдо текущего платежного баланса? Если так, то у кого будет дефицит – у марсиан?» Те идеи, которые легли в основу послевоенной схемы немецкой экономики и ЕС, в Германии, может, и хорошо работают, но на континенте в целом они работают ужасно, и он не может добиться профицита, как бы ни старался. Опять же, состав имеет значение.
Дабы понять, что будет дальше, нам достаточно вспомнить о том, как развивались события, когда такой эксперимент провели в крупных масштабах в последний раз. Было это в 1930-е годы, и тогда воцарился беспорядок и хаос.
Но критики могут возразить, что такие доводы неуместны, поскольку в более позднее время, в 1980-х годах, в таких местах как Канада и Ирландия, а затем и в Восточной Европе все было как раз наоборот – затягивание поясов привело к росту. Однако критики молчат, так что стоит посмотреть и на них самих тоже.
СНАЧАЛА САМООГРАНИЧЕНИЕ, ПОТОМ БЕЗУМИЕ
В течение 1920-х – 1930-х годов США, Германия и Япония одновременно пытались добиться ускоренного роста. Однако этот проект не просто завершился провалом, он еще и спровоцировал начало Второй мировой войны. Американская экономика 1920-х годов была странным созданием. Цены не сельскохозяйственную продукцию обрушились, уровень безработицы увеличился, но рынок акций при этом находился в стадии бурного роста. Затем в 1929 году в экономике страны начался невероятный спад, что привело к потере налоговых поступлений и раздуванию пузыря дефицита. В этот момент инвесторы, опасаясь, что США повторят британскую модель и также откажутся от золотого стандарта, начали выводить свои деньги из страны.
Это привело к скачку процентных ставок и дальнейшему снижению экономических показателей. Тогда президент Гувер произнес классические для периода затягивания поясов слова, заявив, что страна «не может расточительно двигаться к процветанию на горбу изнывающего налогоплательщика». В 1931 году он одновременно начал поднимать налоги и сокращать расходы.
В течение двух следующих лет уровень безработицы в стране подскочил с 8% до 23%, и экономика обрушилась. Рынок США потерял также привлекательность для экспортируемой туда другими странами продукции. Американской экономике удалось полностью восстановиться лишь в военное время, когда за счет огромных расходов на армию безработица в 1944 году снизилась до 1,2%.
Ситуация в Великобритании едва ли была чем-то лучше. Страна вышла из Первой мировой войны в гораздо более плачевном состоянии. Для обеспечения роста после войны Лондону пришлось пойти на девальвацию фунта, чтобы повысить конкурентоспособность своей продукции. Однако с учетом того, что Великобритания была крупнейшей мировой финансовой державой и основным гарантом золотого стандарта, даже намек на девальвацию ее валюты был способен вызвать панику на биржах, спровоцировать гонку за фунтом и привести к серьезным потерям британских заморских активов. Находясь в такой ситуации, Великобритания установила высокий обменный курс в надежде вернуть доверие инвесторов. Однако эффект оказался обратным: эти меры подорвали британский экспорт и осложнили процесс послевоенного восстановления. Таким образом, в период 1920-х годов Великобритания переживала стагнацию, а уровень безработицы был крайне высоким.
Для Великобритании все стало еще хуже, когда США в 1929 году повысили процентные ставки для сдерживания бума на Уолл-стрит на фоне запущенного в 1930 году Плана Юнга по погашению германских репараций. Благодаря этому приоритет переходил к погашению государственного долга перед частным долгом. Это означало, что в случае краха власти США сперва должны погасить государственные долги Германии.
Такие действия имели серьезное значение, поскольку ранее в Германии наблюдался наплыв американского частного капитала, и тогда гарантии по долгам частных лиц были первостепенными по отношению к государственным долгам. Когда в соответствии с Планом Юнга приоритет был изменен, капитал из Европы направился в США, что означало для Великобритании сохранение высоких процентных ставок и дальнейшую стагнацию.
С учетом того, что Великобритания не могла допустить ни увеличение курса своей валюты, ни ее девальвацию, дефляция (то есть меры государственной экономии) оставалась единственным вариантом, даже несмотря на то, что она была сродни самоубийству. Несколько этапов сокращений государственных расходов и даже отказ от золотого стандарта не помогли Великобритании, чей долг по отношению к ВВП вырос со 170% в 1930 году до 190% в 1933 году. В 1938 году в реальном выражении уровень британской экономики был немногим выше показателя 1918 года. Получается, что две крупнейшие мировые экономики пытались ускоренными темпами одновременно достичь процветания, а это лишь добавляло им новые трудности. В Германии и Японии эти меры привели к расцвету фашизма.
Трудности Германии того периода зачастую объясняют гиперинфляцией 1923 года, ставшей главным экономическим кошмаром той эпохи. Никто не хотел, чтобы этот кошмар повторился вновь. Однако при этом не учитывается, что гиперинфляция была в большей степени целенаправленной государственной политикой, призванной избежать выплат репараций Франции, нежели неудачной попыткой повторить кейнсианскую модель стимулирования. После того, как Франция захватила в 1923 году Рур, немецкие власти начали выплачивать местным рабочим денежное вознаграждение в качестве поощряющей сопротивление меры.
Это еще больше усугубило проблему дефицита. Рейхсбанк, или Центробанк Германии, начал печатать деньги для покрытия дефицита, что привело к падению курса немецкой марки. Это сделало невозможным выплату репараций и вынудило пересмотреть долг Германии. Однако вскоре инфляцию удалось удержать, и страна начала восстанавливаться.
Когда новый план выплаты долгов привел к оттоку из Германии денег американских частных лиц, Рейхсбанк решил повысить процентную ставку, чтобы противодействовать этому. Такие меры, в свою очередь, привели к снижению экономических показателей и к спаду.
В тот момент получившая право на формирование правительства Центристская партия пыталась залатать налоговые дыры посредством жесткого сокращения государственных расходов. Однако чем больше правительство страны сокращало расходы, тем больше росло число сторонников нацистов.
По итогам выборов 1930 года нацисты получили 18,3% голосов, став второй по величине партией в Рейхстаге. По сути дела, она была единственной партией, выступавшей против мер экономии. В 1933 году на фоне продолжавшихся сокращений государственных расходов нацисты получили 43,9% голосов. Именно меры экономии, а не инфляция зародили мировой национал-социализм.
Японское руководство осуществляло меры экономии более настойчиво и напористо, чем где бы то ни было. Последовавшие за обрушением фондового рынка в 1920 году несколько этапов сокращения государственных расходов усугубили и без того серьезную инфляцию. Самым крупным элементом расходной части бюджета Токио были военные траты, которые в течение последующего десятилетия уменьшились почти вдвое. Япония продолжила сокращение государственных расходов, чтобы вернуться к золотому стандарту. Это было сделано в 1930 году, в период, когда экономики США и стран Европы пошли на спад, что сделало осуществление японского экспорта в них невозможным. Темпы роста японской экономики в 1930 году снизились на 9,7%, а в 1931 году – на 9,5%. При этом процентные ставки продолжали расти. Несмотря на обрушение, в Токио активизировали сокращение государственных расходов, а основной удар пришелся на военную сферу. К концу 1930-х годов терпение японских военных лопнуло.
После состоявшейся в октябре 1930 года ратификации Лондонского морского договора, установившего ограничения на строительство военных кораблей, группа крайних националистов предприняла попытку покушения на премьер-министра страны Осаши Хамагучи (Osachi Hamaguchi) (в итоге он скончался он полученных ран). Затем в 1932 году был убит бывший японский министр финансов Юнносуке Инуе (Junnosuke Inoue), ставший архитектором политики экономии в 1920-х годах.
Министр финансов нового правительства Такахаси Корекие (Takahashi Korekiyo) отказался от мер экономии, и экономика страны быстро начала восстанавливаться, показывая в период с 1932 по 1936 года в среднем по 4% ежегодного прироста.
В доказательство утверждения о том, что ни одно хорошее деяние не остается безнаказанным, Корекие вместе с еще несколькими другими гражданскими политическими деятелями в 1936 году был убит. К 1936 году гражданское правительство ушло в отставку, положив конец японским экспериментам с демократией и мерами экономии. В результате началась экспансия японского империализма.
ШОУ 1980-Х
Когда все четыре крупнейшие экономики мира одновременно в период между двумя мировыми войнами попытались ускорить достижение благополучия, результатом для всех стало сокращение экономики, протекционизм, рост насилия и появление фашизма. Ну и что, скажут некоторые. Примеры других стран преподносят нам другие уроки. Опыт Австралии, Канады, Дании и Ирландии 1980-х годов часто выдвигается в качестве примера «консолидации бюджета, направленной на стимулирование роста», в рамках которой, как предполагается, бюджетные сокращения привели к развитию экономики. К сожалению, факты говорят об обратном.
В период 1990-х годов появилось множество исследований, в которых утверждалось, что осуществлявшаяся в течение предыдущего десятилетия в Австралии, Канаде, Дании и Ирландии бюджетная консолидация подстегнула рост экономик этих стран. Во всех этих странах были осуществлены бюджетные сокращения, девальвированы национальные валюты и взят под контроль рост зарплат. Последовавшие за этим показатели роста впечатляли.
Предполагается, что механизм обеспечения роста связан с ожиданиями потребителей на долгосрочную перспективу, иначе говоря, с эффектом доверия: в ожидании того, что сокращение государственных расходов сейчас приведет к снижению налогов позднее, потребители тратили деньги, заставляя экономику расти.
Тем не менее, проведенные совсем недавно исследования поставили под сомнения методику предыдущих работ, общепринятые выводы о том, что происходило в указанных странах, и ключевые уроки той эпохи.
Во-первых, во всех этих случаях мы имели дело с небольшим государством, которое сокращало свои расходы в период пикового роста, когда другие, более крупные торговые партнеры увеличивали траты. Кроме того, это были скрытые от внимания меры, которые проводились в каждой из стран по отдельности. Это не было единовременным сокращением.
Во-вторых, во всех этих случаях в качестве главного инструмента экономии выступали существенная валютная девальвация и соглашения с профсоюзами о контроле цен с тем, чтобы эффект девальвации не был нивелирован инфляцией за счет импорта. Иначе говоря, если государство пытается добиться роста экономики за счет экспорта с использованием более дешевой валюты, оно не заинтересовано в том, чтобы полученное в результате девальвации ценовое преимущество было сведено на нет за счет увеличения зарплат.
Именно с целью недопущения этого оно пошло на сделку с профсоюзами. Такое, разумеется, возможно только в тех странах, где значительная часть рабочей силы объединена в профсоюзы. С учетом этих обстоятельств сложно верить в то, что созданное мерами экономии доверие способно вызвать рост.
Более того, в случае с Австралией и Данией эта так называемая экспансионистская консолидация была лишь красивым фокусом, кратковременной, но иллюзорной мерой спасения. Через два года после сокращений (оказавшихся чрезмерными для того, чтобы вызывать доверие) экономики этих двух стран вступили в период серьезной рецессии. В то же время, в случае с Ирландией, как отмечает экономист Стивен Кинселла (Stephen Kinsella), произошедший в конце 1980-х годов рост реальных доходов был связан с бумом, ставшим возможным благодаря стандартным стимулирующим мерам, а не изменениям в ожиданиях потребителя. Канаде же в 1980-х годах удалось сократить государственные расходы и добиться роста лишь потому, что в США, являющихся ее главным торговым партнером, наблюдался серьезный экономический подъем, в то время как канадский доллар подешевел почти на 40%.
Все это не имеет никакого отношения к ожиданиям или к доверию. Как было верно подмечено, это – кейнсианская история о том, как девальвация и сокращение зарплат могут ускорить развитие экономики на фоне роста партнеров, а это ускорение, в свою очередь, создает возможность для бюджетной консолидации. Как писал Кейнс, «именно в период бума, а не спада наступает время для мер экономии». Сами по себе урезания в какой бы то ни было форме не ведут к росту; это может привести к результату только в небольших государствах, которые в состоянии экспортировать свои товары в крупные страны, чьи экономики растут.
Равно как все страны, осуществляющие взаимные торговые операции, не могут одновременно оказаться в плюсе, взаимосвязанные экономики по этой же логике не могут одновременно проводить девальвацию и ожидать роста экспорта.
ПОЧЕМУ АЛЬЯНС РЭБЛЛ НЕ МОЖЕТ ВЗОРВАТЬ ЗАДОЛЖАВШУЮ ЗВЕЗДУ
Подождите, это не все. Недавно сторонники мер экономии в качестве примера эффективных моделей говорили о странах Восточной Европы: о Румынии, Эстонии, Болгарии, Латвии и Литве. Они назвали их альянсом РЭБЛЛ. Эти страны в 2009 и 2010 годах сократили государственные расходы больше, чем любая другая европейская страна, и добились в 2011 и 2012 годах самого существенного в регионе роста. Может быть, это наконец-то доказывает, что сокращение расходов ведет к росту? Не спешите с выводами.
Во-первых, почему было так много сокращений расходов? Ответ очень интересный. Если вернуться в начало 21-го века, когда все эти страны готовились к вступлению в Евросоюз, их банковские активы были крайне недооцененными. Правительства этих стран, оправляясь от коммунистического прошлого и предвкушая капиталистическое будущее, решили создать экономические институты, которые были бы полностью открыты для потоков капиталов и поощряли иностранные инвестиции.
Совокупность этих двух факторов привела к тому, что от 80 до 100% местных банков были выкуплены иностранцами. В период кризиса ликвидности в 2008-2009 годах банки из Австрии, Германии и Швеции, ставшие новыми хозяевами капитала, решили взять необходимые для них дополнительные денежные средства из своих филиалов в этих странах Восточной Европы.
Однако это означало, что восточноевропейским странам оставалось лишь беспомощно смотреть на то, как утекают в чужие руки их источники денежных средств.
Чтобы остановить кровопотерю, в 2009 году в Вене между банками было подписано соглашение. В число подписантов вошли Евросоюз, Международный валютный фонд, Еврокомиссия, Венгрия, Латвия и Румыния.
Соглашением предусматривалось, что ведущие страны Евросоюза оставят свои средства в восточноевропейских банках в случае, если правительства стран Восточной Европы перейдут к политике затягивания поясов для стабилизации балансовой отчетности своих банков. Венское соглашение не допускало распространение кризиса ликвидности на остальные страны блока РЭБЛЛ в случае перехода к мерам экономии в какой-то из стран Евросоюза.
Это соглашение привело к тому, что доходы латвийских учителей и румынских пенсионеров существенно снизились, поскольку странам было необходимо обеспечивать средства своих ключевых держателей из ведущих государств Евросоюза.
Однако если все это оставить в стороне, можно ли сказать, что активно производившиеся бюджетные сокращения имели успех?
В Латвии в 2009 году индекс потребления снизился на 23%, а ВВП сократился на 7%.
В Эстонии оба показателя снизились примерно на 15%. Двузначные сокращения зарплат бюджетников стали нормой для стран блока РЭБЛЛ, что было сокрушительным ударом для сфер здравоохранения, образования и программ социального обеспечения.
Однако восстановительные меры дали существенный результат: странам блока удалось вернуть от 60 до 80% своих потерь, вызванных предыдущим спадом. Но эта игра все равно не стоила свеч.
Во-первых, если целью политики экономии является снижение долга, то всем этим странам, за исключением Эстонии, достичь данной цели не удалось: сегодня во всех этих государствах долг выше, чем в момент запуска мер экономии. Следует отметить, что в Латвии, Литве и Румынии на пике осуществляемых ими программ экономии в 2009-2010 годах дефицит бюджета был выше, чем в Греции и Испании в разгар проводимой там политики затягивания поясов.
Во-вторых, даже по самым оптимистичным сценариям, достигнуть уровня 2009 года всем этим странам удастся не ранее 2015 года; а это значит, что безработица там в обозримой перспективе будет оставаться на уровне двузначных цифр.
В-третьих, в результате проведенных мер экономии этим странам не удалось вернуть доверие или улучшить ожидания частного сектора, на что эти меры были направлены. Согласно данным Европейского агентства по опросу общественного мнения Евробарометр, 79% из опрошенных в 2009 году латвийцев заявили, что недовольны экономической ситуацией в своей стране.
В 2011 году, когда показатели экономического роста Латвии были самыми высокими в Евросоюзе, 91% латвийцев заявил о своем недовольстве экономической ситуацией, а 58% сказали, что худшие дни еще впереди. Таким образом, как и в случае с проводившейся в 1980-х годах экспансионистской консолидацией, недавний опыт Восточной Европы нельзя занести в актив политики экономии. Блоку РЭБЛЛ не удалось вылезти из долговой ямы.
По сути дела, они сделали эту яму еще глубже, потратив на это огромные средства.
ЗАВТРА ВСЕ БУДЕТ ИНАЧЕ
Если меры экономии не работают, то есть ли альтернатива? Необузданные траты уже находящихся в долгах правительств или серию дефолтов в ряде стран развитого мира едва ли можно считать привлекательными вариантами. Однако не стоит проявлять чрезмерные амбиции. Следует придерживаться простого правила Гиппократа: главное – не навредить. Страны еврозоны активно применяли меры экономии, а теперь их совокупные экономические показатели сокращаются. В отличие от Европы, в США не прибегали к затягиванию поясов, в результате чего властям удалось подчистить свои балансовые отчеты, и теперь экономика страны может расти. Да, долг США увеличился, однако, в конечном счете, рост излечивает долг. Сокращение расходов, если оно осуществляется одновременно и в значительных объемах, лишь усугубляет трудности.
Взаимосвязь между сокращением расходов и долгом лучше всего объясняется идеей рецессии балансового отчета экономиста Ричарда Ку (Richard Koo). Страны не могут одновременно сократить государственный долг и долг частного сектора, как все это время делает Европа. Вместо этого государство должно заставить частный сектор выплатить долги, сохраняя при этом государственные расходы. Ведь сбережения частного сектора не могут появиться из воздуха. После того как частный сектор восстановится, и вырастут налоговые сборы, появится возможность выплатить накопившиеся долги и покрыть дефицит. Как говорилось ранее, правильное осуществление этих мер зависит от композиционных факторов и верно выбранного времени.
США, в свою очередь, должны использовать свое преимущество, заключающееся в том, что у них нет таких бюрократических изъянов, какие существуют в еврозоне, и что американская экономика может занимать средства, по сути дела, даром. Сейчас для Вашингтона настало отличное время для осуществления эффективных инвестиций. Можно привести лишь один пример: около одной трети всех мостов США остро нуждаются в ремонте. Ремонт этих мостов повысил бы производительность американской экономики без каких бы то ни было побочных эффектов.
В этом смысле меры экономии являются неоправданными не просто из-за проблем дистрибутивного, композиционного и логического характера, о которых говорилось выше. Эти меры несут также опасные издержки неиспользованных возможностей. Если США решат идти по пути затягивания поясов, ремонт дорог не будет произведен, в результате чего учащиеся недополучат знания, а навыки у безработных будут утрачены. Положение страны по отношению к другому государству, которое не применяло меры экономии, будет проигрышным.
В итоге США могут оказаться как никогда бедной и всем задолжавшей страной. Кроме того, что самое важное, страна лишится возможностей, необходимых для создания роста в будущем.
Сторонники идей Шумпетера могут возразить, что пусть даже государственные расходы не ведут к финансовым потерям, реальный источник роста это все же частные инновации.
Однако, как объясняет в своей недавно вышедшей книге «Doing Capitalism in the Innovation Economy» («Как функционирует капитализм в инновационной экономике») специалист по венчурным предприятиям Уильям Джейнуэй (William Janeway), возможность для реализации предложенного Шумпетером термина «креативного уничтожения» появляется только при наличии «кейнсианского мусора».
Аэрокосмическая промышленность США ни за что не смогла бы зародиться без мощных государственных расходов на оборону. Недавние инновации в биотехнологии удалось получить благодаря созданным государством Национальным институтам здравоохранения. Даже интернет явился вторичным продуктом государственной исследовательской программы. Сырье для инноваций и роста зачастую поставляется государством, а не частным сектором.
Если США решат затягивать пояса, то неспособность государства создавать кейнсианский мусор подорвет потенциал роста страны. Снижение роли государства, особенно с учетом того, что другие страны мира пытаются ускоренными темпами достичь процветания за счет сокращений расходов, приведет американцев к более печальным последствиям, чем они когда-либо могли себе представить.
Но не принимайте все это на веру. Просто спросите европейцев, как эти меры отразились на них.
Оригинал публикации: The Austerity Delusion http://www.foreignaffairs.com/articles/ … ?page=show
перевод: http://www.inosmi.ru/world/20130506/208 … z2SV0v5XRr
buddab:Почему же меры экономии вновь так активно набирают силу спустя 60 лет?
06/05/2013, 11:12
Потому что экономисты, как и генералы, всегда готовятся к прошлой войне.
В 30-е годы западные страны пытались ответить на депрессию мерами 19 века. Но не учли, что экономика с того времени сильно изменилась. Появилось поточное производство, рассчитанное на массовый спрос. И вместо государственной экономии надо было вводить обширные социальные программы, давая возможность потребителям повысить расходы.
В 70-е годы западные страны попытались ответить на кризис кейнсианскими мерами из предыдущей эпохи. Но не учли, что государственные социальные программы к тому времени уже разрослись до огромных масштабов. И вместо роста получили стагфляцию. В итоге появилась неоклассическая школа Фридмана с ее госэкономией и балансом расходов и доходов.
И теперь ведущие западные страны пытаются применить в нынешний кризис эту неоклассику из 70-80-х годов прошлого века, не учитывая, что рынок стал глобальным, и экономия одного игрока немедленно оборачивается сокращением доходов другого, который в свою очередь тоже вынужден снижать расходы, сокращая доходы первого. В итоге падают все.
Мы видим, как сейчас на наших глазах рождается новая школа на основе идей Кейнса. Но, боюсь, к тому времени, когда она сформируется и овладеет умами правящего класса, экономические условия вновь изменятся.
И очередной кризис в будущем, что бы его не вызвало, вновь продемонстрирует, что экономические идеи, сформированные предыдущим кризисом, никогда не работают в следующем большом цикле.
