Сакс замолчал. Джаз плачет по-мужски,
Так судорожно, сдержанно и скупо,
Захлебываясь низким, темным звуком,
Заламывая холодом виски.
И снова сакс. Все резче, жарче, чище
Играет джаз в полупустом кафе.
Сейчас сюда опять придет Орфей,
Мне говорили – он кого-то ищет.
Ко мне подсядет. Забормочет: “Я
Отлично помню, я спустился, чтобы...”
Его слова меня забьют ознобом,
Прокравшись сквозняком продоль хребта.
Закурит, нервно выпуская дым,
Завертится – как будто в клетке птица
На жердочке: “А Вы могли мне сниться?
Еще тогда... когда я видел сны...
Шампанского?” – Гарсон разлил “Надежду”:
“За встречу, друг! До дна, до дна, до дна!
Вас звать... я забываю имена,
но Вас... скажите, мы встречались прежде?”
Я улыбаюсь. Мне тепло и так…
Так непроизносимо-невесомо.
Я улыбаюсь: “Нет, мы незнакомы”.
Сакс заново вступил, разрезав такт
На две неравных ноты. Вдруг, вскочив
И на пределе связок или легких,
Так, что забьют в набат столы и стекла,
Крещендо пианиста перекрыв,
Переломившись надвое, как в бездну
Сорвавшись и пугаясь пустоты,
Он выдохнет: “Так, значит, это ты?”
И затаит дыханье – вдруг исчезну?
Огромный, черный, сумасшедший грач,
Влетев в окно, на пианино сядет.
Расстроено, растерянно, не глядя,
Не в такт – разочарованный трубач
Вступает, тут же поперхнувшись звуком.
Болезненно прищурившись, Орфей
Прошепчет хрипло: “Я Вас спутал с ней,
Простите!” – и с такою мукой
Посмотрит мне в глаза, что захочу
Зажмуриться. Мне сразу станет тесно,
Как будто съежатся в размерах стулья, кресла,
Столы под скатертью, похожей на парчу.
Он обернется только у дверей,
Меня он не увидит...
Этим летом
По пятницам и, кажется, по средам
Божественный играют джаз в кафе.