90-летие СССР и наше будущее
Юрий РУБЦОВ,30.12.2012

Уходя с поста госсекретаря США, Хиллари Клинтон предупредила, что Америка намерена помешать созданию новой версии Советского Союза под названиями «Таможенный союз или Евразийский союз».
Российские власти, заметила она, только драпируют свой план соображениями экономической интеграции, но мы, провозгласила госпожа Клинтон, «знаем, что является целью, и мы попытаемся найти эффективный способ для замедления или предотвращения этого процесса».
Нетрудно понять, почему США против проекта Евразийского союза. Есть страх того, что в Евразии появится центр силы, соразмерный с Советским Союзом по военно-экономическому могуществу и весу в международных делах.
Уж 20 с лишним лет на карте мира нет Союза ССР, а его геополитический противник до сих пор вздрагивает при мысли о появлении в XXI веке геополитического аналога евразийской сверхдержавы.

Созданный в 1922 году Союз Советских Социалистических Республик («Договор об образовании СССР», утвержденный на Первом съезде Советов, на котором были представлены четыре советские социалистические республики – Российская Федеративная, Украинская, Белорусская и Закавказская Федеративная, датируется 30 декабря 1922 г.)
просуществовал без малого 70 лет (декларация о прекращении существования СССР была принята верхней палатой Верховного Совета СССР – Советом Республик – 26 декабря 1991 г.).Где созидательным трудом народов, столетиями живших бок о бок под скипетром «белого царя», а где железом и кровью большевики фактически восстановили в границах Российской империи государство, разрушенное революцией 1917 года и Гражданской войной.

Осуществив индустриализацию, Советский Союз стал тем волноломом, о который разбились вооруженные силы Европы, объединенные Гитлером для похода на Восток. Наша страна спасла не только народы Исторической России, но и мировую цивилизацию...

Внеся решающий вклад в победу над германским фашизмом и японским милитаризмом, Советский Союз обрел невиданное международное влияние. При его самом активном участии была создана Ялтинско-Потсдамская система международно-правовых отношений, которая при всех оговорках до сих пор бережет мир от новых мировых конфликтов. Решению этой сложной задачи несколько десятилетий служил сформированный при лидерстве СССР континентальный геополитический блок – Варшавский Договор.

На протяжении большей части своей истории СССР давал пример самого динамичного в мире экономического развития, а опыт решения в нашей стране социальных проблем был заимствован рядом европейских государств, которые позднее стали без иронии называть «странами победившего социализма».
Советскую модель развития восприняли многие народы мира.

Крушение Советского Союза, сказал В.В.Путин, стало «крупнейшей геополитической катастрофой ХХ века».
С этой оценкой президента Российской Федерации солидарны десятки миллионов наших сограждан и соотечественников, в том числе оказавшихся за пределами Российской Федерации.
По данным Левада-центра, полученным в 2010 г., распад СССР расценивали как большую беду 55 % россиян. Да, число их за предшествовавшие годы сократилось – по данным международных опросов населения в рамках программы «Евразийский монитор»,
в 2006 г. о распаде Советского Союза сожалели 68 % опрошенных жителей России, 52 % – Белоруссии и 59 % – Украины.

Социологи уверяют, что привыкание к постсоветской реальности неизбежно, и острота памяти о геополитической катастрофе конца ХХ века со временем будет слабеть. Привыкание, безусловно, неизбежно, но станет ли от этого кому-то лучше?
Корень вопроса - не в свойстве человеческой памяти удерживать лучшее, забывая плохое. Людей, переживших советскую эпоху, побуждает с теплотой вспоминать об СССР не столько ностальгия, сколько утрата в сегодняшней действительности многого из того, что было и 30, и 50 лет назад. И больше всего новая действительность, появившаяся после распада СССР, рассматривается его бывшими гражданами через призму ломанных-переломанных человеческих судеб.

Реальность сегодняшнего дня – чересполосица госграниц, обострившиеся межнациональные конфликты, разрыв экономических и культурных связей, складывавшихся на протяжении десятилетий, а то и столетий, заметное, а где-то обвальное падение уровня жизни, безработица, вызвавшая многомиллионные потоки трудовой миграции, невозможность для очень многих людей вернуться на историческую родину и жить там – всё это стоит за восприятием распада СССР как общей беды для миллионов людей.

Потому и отторгаются всякие попытки нарисовать советское прошлое сплошными черными красками. Недавно одну из таких неуклюжих попыток, предпринятую обозревателем «Огонька» Григорием Ревзиным, остроумно высмеял писатель Захар Прилепин. «Огоньковец» решил разобраться с советским наследием по-простому:
«Что было потом со здравоохранением, образованием и даже общественным питанием, мы хорошо знаем по истории – они прекратили свое существование». «Ясно вам?.. – иронизирует в ответ З. Прилепин.
– Не было у нас ни здравоохранения, ни образования вовсе. Сам Ревзин, видимо, учился по записям деда на бересте, питался кореньями и ими же лечился».

Все минувшие после распада СССР два десятка лет не оставляет мысль: предрешена ли была судьба Советского Союза или его можно было сохранить? Враги и идеологи «похоронной команды» убеждают: СССР был обречен.
Другие не столь категоричны, но считают шансы на историческое выживание СССР минимальными, ссылаясь на нараставший год от года проигрыш экономического соревнования с Западом и неподъемные материальные и военные обязательства, включая войну в Афганистане.

На мой взгляд, последовавшие за распадом великой державы два десятилетия всё больше и больше убеждают: сохранить Советский Союз было возможно.
Современная российская экономика уж никак не сильнее, а по большинству показателей намного слабее экономики СССР, но единое государство-то существует и развивается. Пример Китая также подтверждает, что при последовательном курсе на модернизацию производства всегда находятся ответы на вызовы, вставшие перед СССР в последние перед распадом годы.

Геополитическая катастрофа произошла, прежде всего, потому, что подгнила одна из важнейших несущих конструкций Советского государства – его властная элита стала по существу антисоветской, антигосударственной.
В этом смысле хрущевское, а тем более брежневское Политбюро обрело троцкистские черты: на смену «русскому империалисту» Сталину пришли «интернационалисты», одной рукой увеличивавшие военные расходы СССР, а другой – безоглядно расходовавшие ресурсы на поддержку любого режима, заикнувшегося об «антиимпериалистическом курсе».
Горбачева с его «прорабами перестройки» и вовсе ни к чему вспоминать: как признался в 1999 г. этот косноязычный первопроходец «нового мышления», «целью всей моей жизни было уничтожение коммунизма… Именно для достижения этой цели я использовал свое положение в партии и стране».

А еще одна конструкция, которая могла бы удержать пошатнувшийся Союз, даже не была толком возведена: в СССР в погоне за «интернационализмом» русскому народу было, по существу, отказано в его государствообразующей роли.
Не в обиду другим народам, именно русские, защищая Советский Союз, вынесли на своих плечах основную тяжесть Великой Отечественной войны, а вот когда зашаталось союзное государство - не подставили своё натруженное плечо, согласились с «независимостью» РСФСР.
Это был, если угодно, массовый протест против ущемления русского национального самосознания. И точно так же сегодня попытки растворить русский народ в многонациональном и безнациональном конгломерате «россиян» - это мина замедленного действия под Российскую Федерацию.

Восстановление СССР в прежнем виде невозможно, и по большому счету его не желает никто. «Наивно пытаться реставрировать или копировать то, что уже осталось в прошлом, но тесная интеграция на новой ценностной, политической, экономической основе – это веление времени» – так прокомментировал В.В. Путин прозвучавшую из Америки угрозу воспрепятствовать созданию Евразийского союза. Ключевые слова здесь – «на новой ценностной, политической, экономической основе».

То, что в XXI веке выжить поодиночке бывшим некогда вместе республикам окажется неимоверно трудно, если не невозможно, понимают и политики, и рядовые граждане. В начале декабря 2012 года ВЦИОМ представил результаты ежегодного исследования о том, какие из стран СНГ граждане Российской Федерации считают самыми надежными и стабильными партнерами. Ими оказались страны Таможенного союза – Белоруссия (46%) и Казахстан (38%).
Замкнула тройку лидеров Украина, ее назвали 17% респондентов. Предпочтения, высказанные в ходе этого социологического опроса, указывают то направление, по которому, во исполнение народных надежд, будут двигаться наши страны, создавая мощное наднациональное объединение государств, способное стать одним из полюсов современного мира на стыке между Европой и Азией.

Юрий РУБЦОВ
Доктор исторических наук, профессор Военного университета Министерства обороны РФ
http://www.fondsk.ru/news/2012/12/30/90 … schee.html

**************

  В контексте статья 90 лет назад на карте мира появился СССР,в теме  Back in the U.S.S.R.

Освоение пространства. Покорить, не завоёвывая. Часть I
Игорь Фроянов
профессор Санкт-Петербургского государственного университета, доктор исторических наук

Новгородские ушкуйники на северных реках

Развитие нашей страны наитеснейшим образом связано с расширением государственной территории, с освоением пространств, составивших впоследствии Российскую империю. Собираемые земли не были однородными по климату, почвам, естественным богатствам, поэтому оказывали различное влияние на историческое движение.
Расширение Руси осуществлялось по трём главным направлениям: на Север, Юг и Восток. По ходу движения в северные края наши предки колонизовали Поморье, бассейны Онеги и Печеры, вышли к «дышучему море-окияну». Идучи на Юг, освоили всё Поволжье и тучные черноземные степи, пробиваясь на Восток – малолюдную и труднодоступную Сибирь.

Важно заметить, что этому предшествовало довольно длительное время расселения на землях Восточной Европы, освоение обширных территорий многочисленными племенами полян, древлян, кривичей, словен, вятичей, северян и пр. На своем пути они встречали этносы балтов и финно-угров, которых сумели включить в процесс культурного и государственного строительства, обретя, таким образом, бесценный опыт общения с иноязычными народами, столь необходимый для успехов колонизации, понимаемой не в смысле установления господства метрополии, а как производственное, политическое и культурное освоение пространства. С этой точки зрения колонизация русским племенем Севера, Юга и Востока в среднее и «новое» время являлась прямым продолжением расселения славян по лику Восточной Европы. Следует признать правоту крупнейших представителей досоветской историографии, понимавших средневековую Россию как страну колонизующуюся.

Описание экономической, политической и культурной экспансии в указанных трёх направлениях следует начать с освоения Севера, поскольку туда наши предки стали проникать раньше, чем на Юг и Восток.

Первые русские насельники, облюбовавшие заонежские, а затем и «самоедские» земли, вышли из Великого Новгорода. Когда там пробудился интерес к этому краю, как первоначально шло его заселение, мы не знаем. Но уже на исходе XI века они добрались до югры – инородческого племени, обитавшего далеко на северо-восток от Новгорода, и обложили её данью. Под 1096 годом «Повесть временных лет» упоминает некоего новгородца Гюряту Роговича, который рассказывал летописцу о партиях «отроков», посылаемых за данью «в Печеру и в Югру». Новгородцы, возвращавшиеся из подобных экспедиций, сообщали дивные истории, будто собственными глазами видели, как «на полунощных [северных] странах спаде туча, и в тои тучи спаде веверица [белка] млада, аки топерво рожена, и възрастеши, и расходится по земли, и пакы бывает другая туча, и спадають оленци мали в неи, и възрастають и расходятся по земли». То есть участники походов были поражены богатством и обилием животного мира – белок и оленей.

Известный историк Сергей Платонов обратил внимание на то, что приведённый рассказ не случайно обращён к далёким северо-восточным землям. В этом он видел указание на раннее оскудение лесов и вод в пределах Новгородских пятин, составлявших тогдашнюю государственную территорию. Быть может, это некоторое преувеличение, потому что и на коренных землях было достаточно всякого зверя, особенно по сравнению с нынешними временами. Но как бы ни было, северный край, богатый и обильный, пусть и суровый, сулил счастливую добычу, которая влекла предприимчивых новгородцев.

С большим напряжением сил они проложили ряд путей на Северную Двину и Белое море. Рекою Свирью входили в озеро Онего, вдоль его западного и восточного берегов наладили «судовой ход на обе стороны по погостам» (опорным пунктам). Шли речками и озёрами, поскольку «тележных дорог» не было.

Один из путей шёл от Онежского озера рекою Водлою, притоком её Черевою, затем озером Волошевом (Волоцкое), Почей, Кеноозером и Кеной. Он выводил на Онегу пониже Каргополя. По ней колонисты шли далее к Белому морю. А рекою Ямцою – в Северную Двину.

Второй путь неизвестными нам волоками приводил к озеру Лаче и Каргополю, а оттуда – к морю и на Северную Двину, в заонежские погосты на реки Выг, Суму, Нюхчу и к берегам Онежской губы.

Наконец, от городка Корелы – в «дикую Лопь», то есть северо-западный угол Олонецкого края, а потом на Карельский берег Белого моря. В поисках рыбы, морского зверя, соли и мехов новгородцы оседлали Поморский, Терский и Мурманский берега.

Добраться сюда было чрезвычайно трудно. Устроить промысел – пуще того. Но и это – полдела. Надо было ещё вооружённой рукой удержать за собой облюбованные места, обеспечить безопасность доставки товаров.

Всё это было по силам только крупным предпринимателям – боярам, которые посылали сюда отряды своих «холопов-сбоев», как их тогда называли. Те производили заимки, строя промысловое хозяйство. Партиями, снаряжёнными всем необходимым, шли в ушкуях (ладьях) к морскому берегу. Как только находилось место для становища, устраивали промысел на имя своего боярина. Именно так возникали соляные варницы, рыбацкие посёлки, ловчие станы.

Отсюда понятно, что на первых этапах основным типом русского посёлка в Поморье была промысловая заимка, а главные поселенцы – боярские люди, то есть холопы. Разумеется, хозяйство развивалось там, где природа предоставляла необходимые условия. Вот почему мы наблюдаем разбросанность посёлков, которые «сидели в розни», отделяясь дикими лесами и болотами. «Большая часть новгородских вотчин в Поморье, – говорил Василий Ключевский, – даже у мелких собственников не представляла сколько-нибудь округлённых земельных владений, сосредоточенных в одной местности, а состояла из многих раздробленных, мелких участков, рассеянных по прибрежным островам, по морскому берегу и по рекам морским…» Как следствие, бояре контролировали большие области. Примером может служить семейство Борецких, обладавшее огромными земельными владениями на Севере.

Следом за боярскими людьми сюда шли в поисках счастья и лучшей доли крестьяне, а также иночествующая братия.

Соловецкий монастырь.

Возникали монастыри, в частности, широко известный Соловецкий, основанный в 1436 году святыми Зосимой и Савватием. К XVI веку относится появление Троицкого монастыря на реке Коле, в том же столетии святой Трифон поставил обитель на Печенге. Значение этих событий трудно переоценить.
Монастыри стали хозяйственными и культурными средоточиями, притягательными центрами колонизационного движения и, помимо того, военными опорными пунктами – крепостями, их строительство нередко осуществлялось при участии и контроле со стороны государства. Известно, например, что Иван Грозный часто совершал длительные поездки по монастырям. Историки обычно говорят о том, будто эти походы являлись проявлением великой набожности государя. Но нельзя забывать, что подобные вояжи были своеобразной инспекцией монастырей как оборонительных сооружений.

Итак, Поморье стало русским вследствие совокупного действия боярской, крестьянской и монастырской колонизации. При этом обращают внимание некоторые особенности географического размещения переселенцев. Ещё Сергей Платонов приметил, что боярский захват «особенно характерен по южному и западному побережью Белого моря». Но чем теплее места, чем пригоднее они для хлебопашества, тем сильнее крестьянские поселения. Особенно прочным был мир свободных крестьян на Северной Двине и её левых притоках, где имелась плодородная почва. Этот край стал своего рода житницей Севера. И можно с уверенностью предполагать, что главными колонистами Подвинья были крестьяне. Иногда появлялись тут и новгородские бояре, но чаще как завоеватели и грабители. Любопытен эпизод, отмеченный летописцем под 1342 годом, когда некий Лука Валфромеев, вопреки воле Новгорода, набрал «холопов-сбоев» и отправился за Волок на Двину. Там он поставил городок Орлец, откуда повёл наступление на окрестные погосты и брал их «на щит», то есть захватывал и разорял. Но вскоре «заволочане» убили насильника. Доброхоты Луки, которые, как оказалось, были в Новгороде, узнав о его смерти, затеяли в городе настоящую смуту, которая, по словам летописца, едва улеглась: «и възвеличан бысть крест, а диавол посрамлён бысть».

Надо сказать, что в бассейн Северной Двины новгородские бояре проникали и с мирными целями. В заселении Поважья, например, большую роль сыграли бояре Своеземцевы. Одному из них в 1315 году четверо чудских (финских) старост передали всю Вагу за 20 тысяч белок да за 10 рублей в придачу. В первой половине XV века Василий Своеземцев основал тут Богословский Важский монастырь, где в монашеском чине и окончил свой век.

И всё же в Подвинье воздействие Великого Новгорода ощущалось сравнительно слабо. А в конце XIV века эти земли даже отложились от Новгорода, «задавшись» за московского великого князя, причём местные воеводы Иван и Конон «со своими други волости Новгородские и бояр поделиша себе на части».

Это, безусловно, сильно задело Новгород. Против мятежных воевод двинули  трехтысячную рать. Новгородцы разгромили московскую «засаду», находившуюся в городке Орлеце, после чего двиняне сдались, а Иван и Конон «с други» были схвачены и казнены. Прочих же «коноводов, кто водил Двинскую землю на зло» доставили в Новгород, где они были частью замучены, частью заточены по монастырям. Двинскую землю наказали огромной по тем временам контрибуцией в 2000 рублей и 3000 коней. Городок же Орлец «разгребоша», т.е. срыли.

До крайнего северо-востока, до Печеры и северного Урала, русские колонисты тогда не доходили – дальность и трудность расстояния, активное сопротивление иноязычных племён препятствовали колонизации в том виде, в каком она осуществлялась в Поморье и Подвинье. Здесь сложился иной, даннический строй отношений, поддерживаемый усилиями государственной власти Великого Новгорода, ибо отдельным частным лицам это было не под силу. Правда, некоторые бояре на свой страх и риск посылали данщиков «в Печеру и Югру». Но держать в повиновении строптивых и непокорных туземцев мог только сам Господин Великий Новгород. И ему это давалось не просто. Новгородские данщики часто платили головой за свои предприятия. В качестве примера можно привести летописный рассказ, как в 1187 году «избиени быша Печерьские и Югорьские даньницы».
В 1193-м Новгород послал воеводу Ядрея в Югру. Осадив укрывшихся в крепости, новгородцы после пяти недель бесплодного стояния поддались на хитрость послов, через которых Югра говорила так: «Сбираем сребро, и соболе и иная узорочиа, а вы не губите нас, своих смердов и своеи дани». Усыпив таким образом бдительность новгородцев, осаждённые собрали войско и всех данников перебили. Отсюда явствует, за чем ходили новгородцы в Югру, – за серебром и соболиными мехами.

Новгородцы проникали на северо-восток двумя путями: северным (очень неудобным) по Пинеге, Пезе и Цильме и южным по Сухоне и Вычегде, который рано подпал контролю ростовских князей. Поэтому здесь не всегда удавалось ходить беспрепятственно.
Так, в 1323 году «заратишася устюжане с новгородцами, изымаша, кто ходил на Югру, и ограбиша их». Аналогичные события произошли в 1329 году.

Поход новгородцев под предводительством Улебы в Югру.

Эти помехи затрудняли организацию экспедиций из Новгорода Великого. Но кроме него в освоении тогдашних окраин участвовала Северо-Восточная Русь, которая впоследствии сгруппировалась вокруг московского центра. Еще в домонгольский период заметен интерес, проявляемый Ростово-Суздальскими князьями в отношении Севера. Как и новгородцы, они поначалу ходили сюда за данью. Это породило длительную борьбу. Пути соперников обычно скрещивались в Заволочье – области, расположенной восточнее Онежского озера. Древний летописец под 1148 годом засвидетельствовал устами князя Изяслава Мстиславича (внука Владимира Мономаха), что «Гюргии [Юрий Долгорукий] из Ростова обидить мои Новгород, и дани от них отоимал, и на путех им пакости дееть».

Массовое передвижение на Север людей с Волги началось несколько позже. До появления орд Батыя население Суздальской земли, по наблюдениям историка Матвея Любавского, сгущалось главным образом в средней её части и восточной, в междуречье Оки и Волги. Западные пределы, где потом поднялись Московское и Тверское княжества, были заселены слабо. Подтверждение своей мысли историк находил в размещении княжений Ростово-Суздальской волости XIII века. Большинство населения располагалось именно на востоке. «Если собрать все летописные указания на населённые пункты в Суздальской области за XI–XIII века, то совершенно ясно вырисовывается, что в этой области раньше и гуще заселились бассейны средней и нижней Клязьмы и Поволжье от впадения Шексны до впадения Оки», – пишет Любавский.

Естественно, татар должен был привлечь этот богатый и хорошо обжитый край. Так и произошло. Они частенько сюда захаживали, грабили и убивали, оставляя за собой пепелища. И вот под нажимом орд население пришло в движение. Оно покатилось на север под прикрытие лесов. Отход продолжался и в дальнейшем. Тогда-то, по всей видимости, и завязались первые этапы «низовской» (Северо-Восточная Русь называлась в ту пору Низовской землей) колонизации Заволочья и Поморья. Как и в Новгороде, её деятелями выступали различные социальные группы: князья, бояре, духовные лица и крестьяне.

Богатства Севера возбуждали воображение владимирских и московских князей. Судя по грамоте князя Андрея Александровича, составленной на рубеже XIII–XIV столетий, он, по соглашению с Новгородом, пользовался правом направлять «ватаги» на море, «на Терскую сторону» за ловчими птицами. Из серии грамот внутреннего управления Новгорода, связанных с именем Ивана Даниловича Калиты, узнаём, что «ватаги» сокольников ходили и в «Печерскую сторону». На основании этих и других источников, можно заключить о проникновении южных князей в Поморье и на далекий северо-восток.

По мнению Сергея Платонова, ранее других и далее их ушли на север ростовские князья. Теснимые московскими собирателями русских земель, они отодвигались, вознаграждая себя за утраченные территории новыми заимками. За ростовскими потянулись князья ярославские. Эта колонизация шла через Мологу, Суду, Шексну, Кубенское озеро, на Вагу и Подвинье вплоть до самого «моря студёного».

Но на север перемещались и крестьяне. Заволжское пространство между Шексной и Унжою было заселено без особого труда: в некоторых местах люди здесь сидели исстари. Последующее продвижение на север осложнялось для низовского люда двумя обстоятельствами. На северо-запад идти было некуда, там лежали новгородские погосты, откуда шла встречная колонизационная волна. На севере стояли громадные леса, а за ними тоже «волости новгородские», которые ревниво оберегались. В длительной напряжённой борьбе низовские колонисты сдвинули границу с водораздела Кострома – Сухона ближе к Ваге, вследствие чего Вологда, Тотьма и Устюг оказались в сфере низовского, то есть московского влияния.

В попытках пробиться на восток от Унжи наши предки встречали ещё большие трудности. В этих землях, поросших лесами, сидели черемисы. Они решительно оборонялись от проникновения русских переселенцев, а в XV веке, подчинившись казанским татарам, даже стали нападать на порубежные галицкие места и разбойничать на волоках к Сухоне. Нужно было принимать крутые меры для обеспечения безопасности, и мы знаем, что в 1462 году войско великого князя Ивана III«пустошило» черемисскую землю, прошло её всю и «много зла учиниша: людей иссекоша, а иных в плен поведоша, а иных изожгоша…»

Коренной перелом во взаимоотношениях русских с черемисами произошёл только после подчинения в 1552 году казанского ханства. Теперь «московиты» быстро образумили беспокойных инородцев. В их стороне появилось несколько крепостей: Козмодемьянск, Цивильск, Кокшайск, Сангурск, Уржум. Сложилась благоприятная обстановка для продвижения на восток. Прилив населения в близлежащие Костромской и Галицкий уезды усилился. Недаром во второй половине XVII века эти земли числились среди наиболее населённых в государстве. Из 128 сочтённых уездов европейской России Костромской стоял на первом месте. В нем было 40122 двора. Галицкий уезд занял пятое место, имея 31204 двора. Когда Поморье полностью перешло в руки Москвы, отсюда, из Костромских и Галицких краёв, а также из Ярославского Заволжья, устремились новые потоки колонистов. Освоение Севера, его естественных богатств, поставило этот край на уровень тогдашних высокоразвитых экономических районов.

Во второй половине XVI века экономический рост ещё более усилился. Это было связано с развитием внешней торговли, осуществлявшейся через северные русские порты. До середины XVI века наши товары шли за границу главным образом через Новгород и Псков, а также «немецкие» порты Балтики. Ливонская война, одной из целей которой было решение вопроса о выходе к Балтийскому морю, закончилась неудачей. В 1581 году была потеряна Нарва, а два года спустя – всё Финское побережье. Поэтому появление иноземных купцов в северных гаванях русское правительство всячески приветствовало. Известно, что в 1553 году в Белое море случайно, бурей был занесён корабль англичанина Ричарда Ченслера. Капитан достиг затем устья Северной Двины, завязал отношения с местными властями в Холмогорах. Ченслера пропустили в Москву, где обласкали. Через капитана московское правительство установило непосредственные торговые связи с Англией. А в 1565 году в северных русских гаванях появились голландские корабли, затем датские и норвежские.

Особенно оживлённую торговлю развернули англичане. Они быстро освоились на новом месте, поставили свои дворы в городах, расположенных на торговых путях, обзавелись конторами. Укреплению торговых связей с иноземцами во многом способствовало то обстоятельство, что северные моря были свободны для плавания торговых судов. Контролировать эти пути, как, скажем, на Балтике, а тем более регламентировать их, по тем временам было невыполнимой задачей.

Спустя некоторое время русские стали подумывать, как устроить торговлю к собственной выгоде. С этой целью в 1584–1585 годах московское правительство решило урезать товарооборот на Мурмане. Придерживаясь правительственной инструкции, кольский воевода заявил датчанам, что государь «в Коле волости торговати велел троскою [треской] и палтасом [палтусом] и салом троскиным и китовым; а … никакими бóльшими товары торговати не велел». То было стремление поставить внешнюю торговлю под контроль и поближе к центру, к своим землям, чтобы извлекать соответствующие доходы. В 1586 году датский король просил московских правителей отменить это решение, на что получил следующий ответ уже от царя Фёдора: «мы ныне торг изо всего Поморья, из своей вотчины с Двинские земли и из Колы и из иных мест перевели и учинили в одном месте на усть Двины реки у нового города у Двинского…»

Свёртывание торговли на Мурмане создавало монополию Архангельску, основанному в 1584 году. Это не могло не привести к весьма важным последствиям. Северная Двина превратилась в главную транспортную артерию. Из Москвы к Архангельску путь лежал через Ярославль, Вологду, Устюг. К ним тянулись и боковые магистрали. Возле Устюга сходились дороги с Востока, с Вычегды, и с Юга, подключавшие к торговому обороту Вятку, Пермь и Урал, а потом и Сибирь. Получив такую выгодную позицию, Устюг быстро разросся и стал даже крупнее Холмогор. Из городов, стоявших в Подвинье, Устюг уступал лишь Вологде, положение которой было исключительно важным. Вологда являлась посредницей между землями, воротами русского Севера. Отсюда начинался «судовой ход» к Архангельску для всех товаров, подвозившихся к Вологде сухопутьем. Город получил значение главного перевалочного пункта всех грузов, прибывающих как с юга, то есть с Поволжья, так и с севера, от Архангельска. С юга торговые люди ехали зимой на санях, а с севера в период навигации – на речных судах. Всем товарам производился таможенный досмотр.

Англичане, не желая посредников, предпочитали являться для закупки товаров именно в Вологду. Здесь они устроили свои склады в доме, по словам голландца Исаака Массы, «обширном, как замок». Иван Грозный посетил Вологду, построил в ней большой каменный кремль, даже столицу государства хотел туда перенести.

Русский Север стал своеобразным «окном в Европу». Благосостояние Новгорода, а потом и Московского государства во многом держалось на ресурсах этого края.

Он являлся и культурным авангардом с широко распространённой грамотностью населения. Не случайно жители Севера донесли до нас замечательные творения устной народной поэзии – былины, составившие корпус произведений национального героического эпоса.

Печорский путь на Русский Север.

Экономическим и культурным достижениям Севера способствовало отсутствие здесь крепостничества, сковывавшего народную энергию. Свободный от неволи крестьянин сеял рожь, ячмень и лён, разводил скот, ловил рыбу и охотился на дичь, обеспечивая себя и окрестные земли продуктами. И ещё одна особенность колонизации Севера: местные этносы пользовались большой самостоятельностью, жили по собственным законам, традициям и укладам. Русские же несли им грамоту, письменность, культуру, новые орудия труда и технологии.

К сожалению, начиная с XVIII века, северные территории стали приходить в упадок. С основанием Петербурга, выходом России в Балтийское море внимание государства к Северу заметно ослабло. И он стал превращаться в отсталый край, усвоивший общее наименование Пошехонье, означавшее глухомань, захолустье, медвежий угол.

Об освоении этих земель вспомнили, по сути, уже во времена Советской власти, когда стране, переходящей на индустриальные рельсы, понадобились полезные ископаемые, а международная обстановка требовала обозначения и защиты государственных границ. Создание мощного Северного флота СССР потянуло за собой экономическое развитие края, прежде всего, в сфере кораблестроения. Эксплуатация лесных богатств вызвала подъём бумажной и деревообрабатывающей промышленности. Тем не менее, и в советский период, особенно в первые послереволюционные десятилетия, Север по-прежнему воспринимался как глубокая провинция, где при старом режиме была ссылка, а при новом организовали одну из первых баз печально знаменитого Гулага.

С началом XXIвека Русский Север словно обрёл второе дыхание после разрушительных горбачёвской перестройки и гайдаровских реформ. Возрождаются базы Северного флота, Центр кораблестроения в Северодвинске, Мурманский и Архангельский порты. Снаряжаются экспедиции по добыче углеводородов с шельфовых месторождений. Оживает Северный морской путь. Обновляется флот, военный, гражданский и ледокольный, в том числе атомный. О том, что государство уже не оставит без должного внимания Север, свидетельствуют и возобновление патрулирования Россией вод Ледовитого океана, и её обращение в ООН с обоснованием расширения собственных территорий на шельфе, и установление на дне в точке Северного полюса титанового флага РФ, и предложение общественности переименовать Ледовитый океан в Русский.

http://file-rf.ru/analitics/798

Продолжение следует

Освоение пространства. Покорить, не завоёвывая. Часть III
Игорь Фроянов
профессор Санкт-Петербургского государственного университета, доктор исторических наук

Град Мангазея.

Покорение Сибири, наряду с освоением Севера и Поволжья, является державообразующим фактором нашей истории. Процесс освоения территорий восточнее Урала не закончился, по существу, до сих пор.
Продвижение русских в Сибирь на первых порах её освоения могло осуществляться, главным образом, водой – «большим морем-окияном», по тогдашнему выражению, а также бассейнами северных рек и Волги. Ситуация складывалась такая, что южный – Волжский, точнее Камский путь – был закрыт сначала волжскими булгарами, а потом татарами вплоть до середины XVI века, когда пали Казанское и Астраханское ханства.

Первоначально свободная дорога пролегала по северным краям. Её с давних пор прокладывали предприимчивые новгородцы, ходившие в «Печеру, Югру и за Самоядь» с торговыми целями, в поисках дани или какой другой поживы. Многими поколениями, на протяжении веков торился путь, который привёл русских за Урал, или «Камень» в топонимии того времени.

...И за Урал от Устюга через Северную Двину, Вычегду и по притоку Вычегды...

Важную роль на этом «чрезкаменном» маршруте играла Печора с притоками. В XVII веке путь вёл от Устюга вверх по Вычегде до впадения в неё Выми, затем вверх по этой реке. Далее брели «вымским волоком» на Ухту – приток Ижмы, по которому плыли до слияния её с Печорой, затем круто поворачивали на восток, подымаясь вверх по Печоре.

Неподалёку от устья Ижмы происходило соединение с другой веткой «чрезкаменного пути», ведшего на Печору с Мезени и Северной Двины. Из устья последней отправлялись либо морем вдоль берегов до устья Мезени, либо вверх до Пинеги, по которой поднимались до Пинежского волока, соединявшего с Кулоем. Добравшись до Кулоя, спускались вниз до впадения его в море, а потом шли заливом до Мезени. Далее путь лежал вверх по реке до её притока Пезы и ею до «Пезского волока». Одолев пятивёрстный волок, достигали озера, а оттуда входили в Цильму и по её течению попадали в Печору.

Описанный путь, связывавший Поморье и Подвинье с большой дорогой «чрез Камень», имел большое значение в экономической жизни страны. Случалось, им ходили даже с Печоры на Устюг, дабы «идти к Руси людьми, а не пустым местом».

Дальше на восток шли следующим образом: вверх по Печоре до впадения в неё Усы, затем по Усе и её притоку Соби, а из Соби – в Елец, верховье которого близко подходило к другой Соби, впадающей в Обь. Здесь приходилось брать «каменный волок», который вёл через Уральские горы. Он прерывался семью озёрами. От одного до другого лодки волочили, а поклажу несли на руках. Перебравшись через Урал, достигали сибирской Соби и последней входили в Обь. То был единственно возможный путь. «Иной дороги, опричь Соби реки, через Камень летним путем нет», свидетельствовал современник.

Через Обскую губу достигали Мангазеи – богатого пушным зверем края. Первые известия о нём идут от начала XVI века. Примерно тогда же о богатствах Мангазеи прослышали и на Западе. Известно, что в 1492 году в Москву прибыл посланец австрийского императора Максимилиана I и польского короля Сигизмунда I Михаил Снупс, который, по его словам, горел желанием узнать Московское государство и выучиться говорить по-русски. Но то была лишь видимость, поскольку Снупс просил Ивана III дозволить ему отправиться в далёкие земли, лежащие на востоке.

Ясно, что Снупс приехал к нам с разведывательными целями. Великий князь отказал этому «дипломату» в поездке на восток страны, о чём сообщил императору: «Твое величество прислал к нам Михаила Снупса, и мы для дружбы и братства с тобою приняли его ласково и держали в своем жалованье. Он просил нас, чтоб мы отпустили его в дальние земли нашего государства, которые лежат на востоке, на великой реке Оби; но мы его туда не отпустили по причине большого расстояния, дальнего пути: и наши люди, которые отправляются за данью, проходят туда с большим трудом».

От середины XVI века имеются точные сведения о морских поездках поморов в Обскую губу. А в 1570-е, по свидетельству Флетчера, посетившего в то время русское государство, на московском рынке лучшими собольими мехами считались мангазейские и печорские. В конце столетия Мангазея была наводнена торговцами и промышленниками, отправлявшимися туда из поморских городов. Здесь они соорудили остроги и городки, служившие опорными пунктами. На месте одного из них и возник в 1601 году Мангазейский город. Из своих укреплений русские объясачили туземных жителей и «дань с них имали».

Обилие мехов ценнейших сортов делало Мангазею «золотым дном», своего рода Калифорнией, куда жадно стремились за добычей пушного зверя русские промысловики, истощившие к XVI веку зоологические богатства Беломорских побережий. От удачной поездки в Мангазею можно было разом разбогатеть. Недаром позднее, когда была открыта дорога на Лену, русские сравнивали её по богатству с Мангазеей. «Великая река Лена, – читаем в одном источнике, – угодна и пространна, и людей по ней розных землиц, кочевных и сидячих, и соболей и иного всякого зверя много… и государеве казне в том будет большая прибыль, и будет та Лена-река – другая Мангазея».

Но эти богатства доставались нашим предкам тяжкой ценой – слишком труден и опасен был «чрезкаменный путь». Он пролегал по обширным лесным пространствам, безлюдным и диким. Речки, которыми шли землепроходцы, нередко были «тесными». По ним вследствие мелководности едва продвигались в «малых суднех», «обласах», как их называют устюжские таможенные книги. Суда, «в каких ходят чрез Камень», обычно либо «лодка набойная» с парусом («на пособных ветрах по Оби реке бегают на парусах»), либо «судно однодеревое», то есть однодеревка. Понятно, что большой груз на таких «худых лодчонках» транспортировать было нельзя.

«Чрезкаменный путь».
1. — Волок через Уральский хребет по р. Собь;
2. — Собская застава на р. Собь (С.У.Ремезов «Чертежная книга Сибири», 1707 г.)

Самый трудный участок пути – перевал через Уральские горы, которые «в облаках не видети, а коли ветрено, ино облака раздирает». Тут «место пустое», «жилецких людей на Камени нет». На перевале путешественников подстерегали опасности. В 1640 году, например, торговые люди, ходившие «через Камень Собью рекою в сибирские городы с русскими товаренки и из сибирских городов с мягкой рухлядью к городу Архангельску», били челом царю Михаилу Фёдоровичу на березовскую и пустозёрскую «самоядь» в том, что «ездя, государь, нас, сирот твоих, через Камень Собью рекою на каменных волоках разбивают».

23 августа 1641 года на служилых людей, доставлявших государеву соболиную казну, «напущались многие самоядские люди на оленях на последнем волоку на Камени верх Ельца речки и… учали стрелять из луков».

«И мы, – доносили потерпевшие, – холопы твои государевы, учали биться за твои государевы соболиные казны, и билися мы, холопы твои, день до вечера, и не стало у нас, холопов твоих, свинцу и пороху… и убили у нас четырех человек, да двух человек промышленных людей, которые были под твоей государевой казною в гребцах, а нас, холопов твоих, переранили, и твою государеву соболиную казну пограбили, красноярскую соболиную казну, с пупками и с хвостами 18 сороков, да нарымскую твою казну государеву всю пограбили ж, все соболи и бобры, и наши животишка пограбили ж… мягкую рухлядь и деньги».

И всё же экспедиции организовывались постоянно, посезонно.

...................................

Продолжение под катом:

Опасная история.
Хлысты, вертуны, телеши и скопцы
Валерий Шамбаров,25 января

Скопческое радение «корабликом».

После принятия Русью христианства, в толще народной жизни ещё долго сохранялись остатки язычества.
Отчасти оно переродилось в безобидные деревенские обряды – люди колядовали перед Рождеством, по весне водили хороводы.
Но жили и древние учения, которые время от времени проявлялись в виде разношёрстных, экзотических и нередко изуверских сект.
В политике сектанты, как правило, поддерживали антигосударственные, разрушительные силы.
Стоглавый Собор в 1550 году писал: «По погостам и сёлам ходят ложные пророки, мужики и жонки, девки и старые бабы, наги и босы и волосы отрастив и распустя, трясутся и убиваются».

В XIX веке исследователи обратили внимание на «Стих о Голубиной книге», рассказывающий о сотворении мира. Дескать, белый свет взялся от Бога, солнце – от его лица, луна – от груди, зори – из очей, ветры – от Духа Святого, а мир создан от Адама, камни из его костей, земля из плоти.
Из Адама сотворены и люди, цари из головы, а крестьяне из колена. Сюжет мифа в точности соответствует гимну «Пурушасукта» из «Ригведы», где описывается сотворение мира и людей из различных частей тела первочеловека Пуруши (а языческая вера славян была близка к ведической религии древних индусов).
Известны также апокрифические евангелия, апокалипсисы, «хождения по мукам», где прослеживаются античные учения орфиков, гностиков и др.

До поры до времени подобные явления прятались отдельными очагами в глубинке. Но в XVII веке произошёл раскол Церкви, а потом царь Фёдор Алексеевич, его сестра Софья и брат Пётр I принялись внедрять европейские моды, нравы, западное просвещение.
Нарушилось единство народа, знать оторвалась от простолюдинов, разъезжала по столицам и заграницам, а в умах шёл разброд. По деревням бродили разные странные «старцы» и «старицы», и наряду с раскольниками стали распространяться секты хлыстов.

Они использовали христианскую терминологию, однако сохранили языческие учения и обряды. В качестве «священной» литературы использовалась та же «Голубиная книга» и близкие по содержанию произведения. Бог отождествлялся с «красным солнышком». Богородица с «матерью сырой землёй». Утверждалось, что Бог живёт «на седьмом небе», «пиво варит», рисовалось подобие языческого рая – на небе стоят «грады, сады зелены».
При покаяниях обращались ко всей природе: «Прости, солнце и луна, небо и звёзды, и матушка сыра земля, пески и реки, и звери и леса, и змеи и черви». Запрещались воровство, блуд, пьянство, требовались дружба, гостеприимство.
Но активисты сект богохульно именовались «христами» и «богородицами», и считалось, что в них воплощается «святой дух». «Богослужения» представляли собой радения: люди доводили себя до экстаза плясками, кружением, били себя прутьями, палками, цепями.

В некоторых сектах радения исполнялись вполне по-язычески, в чём мать родила. А главные ритуалы во многом повторяли древние мистерии Востока и Малой Азии. Например, тёмные магические таинства «матери богов» Кибелы, справлявшиеся когда-то на горе Ида.
Сохранились даже следы человеческих жертвоприношений, ритуального каннибализма: в незапамятные времена так поступали с избранницей, олицетворявшей богиню, хотя у хлыстов жертва стала уже символической. Ночью, около праздника Троицы, они плясали при свечах вокруг большого чана с водой, бичевали себя до крови, взывали в песнях к «богородице-матери земле сырой».
Она выходила снизу, из погреба, выносила блюдо с дарами: изюмом, сладкими ягодами. Угощала собравшихся, помазывала водой. Её саму торжественно омывали, срезали сосок и, измельчив его на частички, кощунственно «причащались плотью и кровью». Это считалось высшей хлыстовской «святыней».

А запрещение блуда ничуть не распространялось на общие оргии: после радений свечи гасились, и в темноте устраивался «свальный грех».
Забеременеть от неизвестного отца признавалось «от бога». Такая женщина объявлялась новой «богородицей», а зачатые в ритуалах дети должны были стать «христами» и «пророками».

Сектантов обнаружили. Первое судебное дело прошло в 1716–1717 годах. Не помогло. В 1732–1733 годах возникло новое большое дело, 3 человека было казнено, 116 бито кнутом и сослано.
Но в 1745 году секту вскрыли в Москве. К ответственности привлекли аж 416 человек, из них 62 «учителя» и «пророка». Среди подсудимых оказались все монахини Ивановского и Варсонофьевского монастырей. Развернулись поиски по стране.
Хлыстов выявляли, пороли, целыми «кораблями», т.е. сектантскими общинами, ссылали в места не столь отдалённые, но тем самым разносили заразу на новые территории.

К началу XIX века секты расплодились самым невероятным и причудливым букетом: «христовцы», скопцы, богомилы, монтане, контовщики, молельщики, купидоны, вертуны, прыгуны, телеши, ляды, дырники, наполеоновы дети, духоборцы, иконоборцы и т.д.

И тут уж остаётся только подивиться, из каких стран и эпох всё это понабралось в Россию!
Скажем, монтане – раннехристианская ересь, осуждённая ещё во II веке. Она проповедовала некий третий «завет святого духа», полное безбрачие, отрицала покаяние, а путь к «спасению» видела через самоистязание и добровольное мученичество, то есть через садомазохизм.
Иконоборцы – византийская ересь VIII–IX веков, богомилы – X–XI веков.
Телеши продолжали установки адамитов, чешской секты XV века, обходились на молениях без какой-либо одежды.
Прыгуны были близки гюпферам, голландской секте XVI века.
Уральские дырники объединили христианство с митраизмом древних гуннов, тюрков, монголов, отождествляли Бога с культом неба-Тенгри, молились под открытым небом или «дырой» – окном или отверстием в стене.

Обложка книги Н. Н. Волкова «Секта скопцов», 1930 г.

Самой изуверской сектой были скопцы. Для мужчин они практиковали посвящение «за одной», «за двумя» и «за тремя печатями», что соответствовало частичному или полному лишению детородных органов.
Для женщин одна или две «печати» означали удаление молочных желез. Еще более высокой ступени «посвящения» достигали те, кто принимал «печати огненные», выжигание раскалённым железом.
Кстати, и эти обряды пришли из глубин веков, из языческих культов «великих матерей».

Служителями малоазиатской богини Кибелы являлись скопцы, фанатики посвящали себя богине, жертвуя ей мужское достоинство.
Другим богиням, олицетворявшим девственную природу, служили безгрудые жрицы, скреплявшие таким образом обет безбрачия.

А в России, невзирая на омерзительные ритуалы, секта стала самой могущественной. Причина была чисто материальной.
Скопцы подмяли под себя меняльный (ростовщический) бизнес. Изощрённый ум и жадность евнухов помогали наживать капиталы, а наследников заведомо не было, деньги всех «посвящённых» оставались у тузов секты.
Богатства собирались колоссальные (при аресте скопца Плотицына было изъято наличными более 18 млн. рублей – тогдашних! В пересчёте по нынешнему курсу он считался бы мультимиллиардером).

Именно это обстоятельство обеспечивало успехи скопцов. За согласие «посвятиться» они выкупали на волю крепостных, предлагали желающим ссуды для открытия своего дела. Окручивали должников, угрожая по суду отправить их в тюрьму.
У скопцов действовала собственная разведка. Выискивала разорившихся хозяев, промотавшихся игроков или людей, мечтающих о дорогом приобретении. Через подставных лиц им выделяли нужные суммы и, вроде бы, «забывали», пока не нарастут проценты.
Сократить долг можно было по определённой таксе: «посвятиться» самому, уговорить родных, знакомых.

В политике сектанты традиционно поддерживали антигосударственные, разрушительные силы. В частности, хлысты провозгласили очередным «христом» Пугачёва.
Скопцы тоже признали за ним столь высокий ранг, хотя взаимопонимания не достигли. Емельян Иванович выслушал делегатов, но он был несколько иного мнения о плотских радостях. Всех попадавшихся скопцов, начиная с самих делегатов, приказал вешать.

Зато с властями сектанты умели находить общий язык. Деньги помогали подмазывать администрацию взятками. Кого-то из чиновников держали «на крючке» за долги, собирая о них компрометирующие сведения. Честных служак могли дискредитировать, купив обвинителей и лжесвидетелей.
Поддерживались и прочные контакты с уголовным миром. Воры как раз через менял сбывали краденое, им предоставляли убежище, а за это они опекали сектантов, которым всё-таки случалось угодить за решётку.

Кондратий Селиванов – создатель и первый руководитель скопческого движения в Российской империи.

Имея столь мощную опору, секты скопцов распространились по Тульской, Тамбовской, Орловской губерниям, угнездились в Костроме, Саратове, Самаре, Томске, Москве. Влезли и в Санкт-Петербург.
При Павле I в столице проживало несколько ростовщических тузов, сюда переместилась резиденция скопческого «христа» Селиванова. Скопцы проникли даже ко двору, завербовали в секту царского лакея Кобелева.
Но Павел, узнав об их поползновениях, церемониться не стал, Селиванова и его присных отправил в тюрьму.

Александр I в угоду либеральным приближённым изменил политику. Объявлял амнистии, выпустил на свободу «политических», в том числе Радищева.
Освободил и Селиванова, с 1802 года он открыто жил и проповедовал в столице. Да и питерские финансовые воротилы Ненастьев, Костров, Солодовников не скрывали своей принадлежности к секте.
Молва о «пророчествах» скопческого «христа» распространялась в «высшем свете». Сам Александр I при вступлении в антинаполеоновскую коалицию не побрезговал посетить его, получить предсказания о будущем, и Селиванов убеждал его не воевать с Бонапартом.
Когда война обернулась поражением, и «пророчество» сбылось, авторитет евнуха подскочил ещё выше.

В тяжёлом 1812 году люди потянулись к нему, чтобы узнать о собственном будущем, судьбах близких, получить советы. Тянулись в горе родственники погибших, надеясь обрести в откровениях Селиванова утешение и поддержку.
Не мудрено, что на послевоенные годы пришёлся наивысший пик сектантских успехов. Они снова проникли в придворную сферу, в их ряды «посвятился» камергер двора Елянский. В 1814 году через Елянского царю был представлен проект «церкви таинственной».
Предлагалось учредить в России «божественную канцелярию» и установить «феократический образ правления», при котором скопцы станут секретными советниками всех отраслей управления.

Для этого их предстояло постригать в монахи и рукополагать в священство. Сектантов-иеромонахов следовало приставлять ко всем начальникам, в каждый полк и каждый город. «Иеромонах, занимаясь из уст пророческих гласом небесным, должен будет секретно совет подать... во всех случаях, что господь возвестит о благополучии или о скорби; а командир оный должен иметь секретное повеление заниматься у иеромонаха полезным и благопристойным советом, не уповая на свой разум и знание».
Селиванов должен был стать советником при самом императоре, руководить всей сетью скопческих «пророков».
Эти реформы требовалось хранить в глубочайшей тайне, чтобы «не пометать бисер», а в итоге Россия возвысится, «будет всех сильнейшею победительницею всего мира».

Елянского быстренько объявили сумасшедшим и заключили в психушку. Впрочем, на деятельности сектантов это совершенно не отразилось. Она развивалась по нарастающей. В 1816 году скопец-миллионер Солодовников отгрохал для Селиванова настоящий дворец, «дом божий, горний Иерусалим».
Со всеми удобствами – там были и личные покои, и салоны для бесед, и разукрашенный зал для радений, и оборудованные помещения для ритуальных хирургических операций с новообращёнными.

Восстание на Сенатской площади 14 декабря 1825 года в Петербурге. Художник К. И. Кольман.

Сектанты активно финансировали радикальные вольнодумные клубы: те самые клубы, где формировались и вызревали тайные общества декабристов. И в те же самые годы, когда офицеры и аристократы принялись готовить мятеж, в войсках столичного гарнизона развернули усиленную агитацию скопцы.
Очевидно, офицеры-заговорщики знали об этом. Но не мешали. Судя по всему, считали изуверов полезными союзниками. Особенно успешной была агитация в лейб-гвардии Егерском полку, там возникло многочисленное гнездо сектантов.

А возле «дома божия горнего Иерусалима» вереницами останавливались богатые кареты. Знатные дамы, ничуть не таясь, собирались слушать вдохновенные беседы Селиванова.
Светское «общество» в это время как раз захлестнуло повальное увлечение мистикой. Аристократы самозабвенно перемещались по спиритическим кружкам, приобщались к астрологии и магии. Скопческие «истины» как нельзя лучше ложились в общую струю.

Нравы царили более чем вольные, не иметь любовников и любовниц было как будто и неприлично. Но знать пресытилась обычным развратом. Тянуло к чему-то более острому, опасному, болезненному. В секте оно существовало. Тут воочию соприкасались с людьми, прошедшими страшное и неведомое. Особо ценным гостям разрешали скрытно полюбоваться, как калечат соблазнившихся мужиков и девок.
И многих гостей самих влекло в пропасть. Среди «посвящённых» появились гвардейские офицеры. А уж экзальтированных поклонниц Селиванова сдерживала лишь тогдашняя мода со слишком глубокими декольте – «печатей» никак не спрячешь.
Пожалуй, даже это не остановило бы, просто не решались стать первыми. Найдись первая рискнувшая, и покатилась бы новая светская мода…

Губернатор Санкт-Петербурга М. А. Милорадович.

Но в 1818 году губернатором Санкт-Петербурга был назначен герой пяти войн, генерал от инфантерии Михаил Милорадович. И вот он-то взялся за скопцов по всей строгости закона.
Как же ему мешали! Вмешивались высокие покровители, передавали ещё более высокие «пожелания». Милорадовича это не останавливало, он не оглядывался ни на кого. Скопцы пробовали воздействовать на него отработанными методами, но подкупить губернатора оказалось абсолютно невозможным.
Пустили в ход клевету, сфабрикованные обвинения. Тоже не помогло. Репутация генерала была настолько безупречной, что никакая грязь к ней не прилипала.

Опираясь на столичного обер-полицмейстера Горголи, Милорадович собрал достаточные доказательства, и в ноябре 1819 года начались аресты.
К июлю 1820-го разветвлённая питерская организация была ликвидирована, а Селиванова отправили в монастырское заключение в Суздаль.

Минуло несколько лет, и Милорадович так же прямо и смело выступил против декабристов, пал на Сенатской площади от пули Каховского. Тут уж вспомнили, зашептались – вот она, «кара» за Селиванова.
Впрочем, нет никаких доказательств, что убийство являлось местью скопцов. Милорадовича ненавидели и сектанты, и заговорщики, напрямую не входившие в секту. А уж для декабристов он представлял смертельную опасность.
Выехав на площадь и заговорив с обманутыми солдатами, он со своим колоссальным авторитетом запросто мог повернуть штыки воинов на самих смутьянов.

Но и после подавления восстания сектанты не успокоились, пытались действовать самостоятельно. Не жалели денег, скопческая пропаганда в 1826–1827 годах достигла максимального размаха.
Дошли даже до самозванчества, очередного кандидата в «христы», Алексея Громова, провозгласили «цесаревичем Константином».

Но Николай I, в отличие от старшего брата, либеральничать не любил, а выступление декабристов красноречиво подтвердило – порядок надо наводить крепко и решительно.

Скопцов наконец-то признали «особо вредной сектой» и разгромили их структуры по всей стране.

http://file-rf.ru/analitics/809